Чей здесь интерес или О разнице между обычным и необычным правом
Одним из удивительнейших мифов является мнение о том, что где-то существуют какие-то государственные законы, которые не принимаются в чьих-то интересах. Мы часто слышим, что тот или иной законопроект «лоббистский» или «преследует интересы заинтересованных групп». То есть, если есть такие законопроекты, то, очевидно, существуют другие, которые никаких интересов не преследуют.
Это предположение, наряду с другими подобными, лежит в основе веры в необходимость государственного законодательства. Оно опровергается как простым наблюдением, так и логикой.
Действительно, очевидно, что любой закон принимается в интересах его авторов и стоящих за ними групп по той простой причине, что любой государственный закон — это всегда ограничения и предписания (речь, понятно, идет о позитивном законодательстве). Скажем, закон о пчеловодстве устанавливает ограничения для тех, кто считает или мог бы считать себя пчеловодами. Например, чтобы стать пчеловодом, нужно три раза присесть и сказать «ку!». Кто не может этого сделать, пчеловодом (по закону) считаться не будет. Подавляющее большинство законодательства, относящегося к «экономике» имеет именно такой характер. Группы, которые хотят ограничить конкуренцию в свою пользу, принимают законодательство, которое они могут выполнить (или они знают, как его можно «правильно» обойти), а все прочие, кто занят или может заняться этой деятельностью несут от такого законодательства ущерб. Ущерб несут и потребители, так как они получают неконкурентный рынок и, как следствие, худший продукт.
Другим интересом при принятии законов является непосредственный интерес политиков. Вот, например, депутаты Береза, Найем и Тетерук внесли законопроект, по которому менты будут штрафовать вас или сажать на 15 суток и более за «оскорбление» и за «сопротивление». Поскольку никто иной, как сам мент будет решать насколько пострадала его тонкая ранимая душа, то, понятно, что следствием принятия этого законопроекта будет усиление репрессивных способностей власти. Но, думаю, главным интересом тут являются электоральные интересы его авторов, которые знают, что значительная часть населения страны - ̶к̶л̶и̶н̶и̶ч̶е̶с̶к̶и̶е̶ ̶и̶д̶и̶о̶т̶ы̶ недальновидные люди, считающие, что порядок наступит тогда, когда менты будут иметь абсолютную власть над людьми.
В общем, интерес есть всегда, даже закон, который приняли и забыли и который ни разу никем не был «использован» все равно имеет «интересантов» в лице людей, освоивших бюджет на его написание.
Это о наблюдениях. А логически все еще проще, ибо если ни у кого нет никакого интереса, то что тогда регулирует закон.
Думаю, что это представление об отсутствии интереса как о признаке «правильного» закона является частью представлений о «равенстве перед законом» и о государстве, которое является только «незаинтересованным арбитром», третьей стороной, следящей за правилами игры и принуждающей к их исполнению.
Если совершенно очевидно, что интерес есть всегда, то, что тогда можно сказать об остальном — о равенстве перед законом, арбитре и тому подобном?
Для этого давайте обратимся от государственных законов к обычному праву. Здесь интерес лежит в самой основе системы. Каждый заинтересован, для начала, в том, чтобы не быть убитым и ограбленным. Вот это «каждый» и создает «равенство перед законом», а лучше сказать «универсальность» права. Что здесь есть закон? Закон — это некие нормы поведения и процедуры, которые позволяют предупреждать и разрешать конфликты, которые позволяют каждому не только не быть убитым и ограбленным, но и взаимодействовать друг с другом более замысловатым образом.
Дальше возникает следующий момент — сами эти процедуры предупреждения и разрешения конфликтов тоже должны быть такими, чтобы как можно большее количество людей считало их «справедливыми», то есть, чтобы эти люди могли сказать «в такой ситуации так поступят с другим и я согласен с тем, что так могут поступить и со мной». Именно по этой причине право столь сложно и замысловато в своей, так сказать, технической части. Именно по этой причине в праве действуют не Иванов и Петров а абстрактные лица и само оно является формулами, в которых эти абстракции принимают участие и в которых на месте «лица» может оказаться любой из нас.
Для примера возьмем римское право, которым мы, собственно, до сих пор пользуемся, ибо оно, как минимум, лежит в основе всего континентального права. Если говорить о так называемом «частном» римском праве, то оно как раз является продуктом, созданным без всякого участия государства, продуктом, созданным юристами. Те, кто интересовался этим правом, знает, насколько оно точно, ясно и при этом изощренно. Причина проста — это право «покупается и продается», точнее, покупались и продавались услуги юристов, которые его создали. Право, в котором существуют явные перекосы в чью-то пользу будет продаваться хуже, чем то, о котором можно сказать «так поступят с ним, но так поступят и со мной и это справедливо». Вот это стремление к созданию лучше продаваемого продукта очень хорошо чувствуется в римском праве. Например, это заметно в тех местах, где используются временные промежутки. Когда наследник вступает в права наследования? Непосредственно в момент смерти наследуемого. Наследник, например, может и не знать о смерти, но свое право он получает тогда (и, соответственно, может его защитить с этого момента), когда умер тот, чье имущество он наследует. Или, например, когда наступает совершеннолетие — утром, в полдень или в другое время дня, когда вам исполняется необходимое число лет? Оно наступает в полночь. То есть, правовые нормы таковы, чтобы как можно больше людей согласилось с тем, что «если я окажусь в этой ситуации, то право будет в моих интересах и я согласен с тем, что так же случится и с другими людьми».
Однако, наиболее явно это стремление создать универсальное для каждого право видно в таком вопросе, как рабство. Римское право в вопросах рабства довольно запутанно и казуистично. Это неудивительно, ибо сам институт рабства противоречит универсальности права, так как раб считается собственностью другого человека, что противоречит самой природе отношений, порождающих право, то есть, независимости «каждого» и его интересов. С рабством связано множество оговорок и ухищрений, призванных смазать неизбежные противоречия между универсальностью права и рабством. Однако, со временем, фактическое и юридическое положение рабов меняется к лучшему, рабовладелец теряет полное право собственности над рабом, он больше не может его убить. За всеми этими юридическими ухищрениями видно то обстоятельство, что рабы фактически владели имуществом и заключали сделки и даже владели предприятиями, то есть, правовые нормы должны были здесь как-то согласовать несогласуемые вещи — фактическое состояние и формальное право собственности на другого человека.
Когда у греков была заимствована идея «естественного права», римские юристы, в конце концов, пришли к выводу о «равенстве всех людей», то есть о незаконности рабства. Фактически, правовая система все это время естественным путем стремилась к полноте, к тому, чтобы из принципа универсальности не было никаких исключений.
В обшем, разница между правовой системой, созданной рынком (римское частное право и, в целом, обычное право, как таковое) и государственным правом лежит, прежде всего, в способе формирования. В основе обычного права лежит интерес «каждого» и согласие с правилами, которые будут справедливы в его отношении и в отношении других, то есть, интерес потенциального потребителя. Это придает обычному праву его силу и является мотором, который приводит в действие механизм поиска лучших, все более универсальных норм и процедур, поскольку такие процедуры лучше продаются на рынке. В основе государственного права лежит частный интерес авторов законодательства или групп, стоящих за ними. «Равенство перед законом» является инструментом этого интереса, поскольку государственный закон силой навязывается всем, независимо не только от их согласия, но и от знания этих законов.
