Об идее улучшения, «вере в рынок», «моделях» и лорде Актоне
В любой дискуссии на политэкономические темы рано или поздно наступает момент, когда одна из сторон начинает утверждать, что все это, мол, есть предмет веры. «Вы верите в рынок» - говорят мне оппоненты. Другая версия того же подхода — это игра в «модели». Вот, дескать, существует «рыночная модель» и существуют еще какие-то другие, очевидно, «нерыночные» модели.
Вся беда в том, что если нерыночные модели таки существуют и их можно описать, то вот выяснить, что же такое «рыночная» модель не удается. Точно так же не удается выяснить, в чем же предмет «веры в рынок». И еще одна беда состоит в том, что нигде об этом не написано. Простые вещи, о которых я хочу сказать, мне приходят в голову только потому, что мне приходится читать и думать на эту тему.
Так вот, я начну с того, что никакого «рынка» не существует. Не существует в том смысле, в котором у нас признают факт существования чего-либо. То есть, здесь нет офиса, вывески, начальников, подчиненных, инструкций, распоряжений и приказов. А что есть? Есть институты. Что это такое? Это шаблоны поведения. Вы можете им следовать (и чаще всего так и бывает) даже не осознавая их. Четко вычленить и описать институты не получится, они изменчивы и расплываются при приближении. Почему? Потому, что это — практика людей. Люди учатся друг у друга практике, которая приносит результат и которую они поэтому считают полезной. Институты — это, например, право или деньги — их никто не выдумывал специально, это те практики, которые позволяют достигать лучших результатов.
гражданская специальность – радиоинженер. Военная – специалист по противоракетной обороне. В 93-м поневоле стал журналистом. Свою работу называет не «аналитикой», а «синтетикой». Считает, что человечеству срочно необходимы две вещи – аналоговый компьютер и эволюционная теория Бога.
Что мы можем тогда назвать «рыночной экономикой»? Это любое свободное производство и обмен между людьми. «Рынок» возникает там, где появляется человеческое «я», способность отделить себя от другого и отделить «мое» от «твоего». Даже в изолированном племени есть элементы «рыночной экономики».
Поэтому любая экономика — рыночна. СССР или Северная Корея тоже имеют «рынок». Вся разница между эпохами и странами в том, насколько одни люди позволяют другим людям свободно производить и обменивать продукты своего труда. Чем свободнее, тем меньше похоже на Северную Корею. Называть это «моделью» как-то бессмысленно, ибо эта «модель» существует всю историю человечества и непонятно, что же тогда не-модель.
Откуда же тогда все эти идеи о «моделях» и «вере»? Как и в любом другом деле, видимый нами мир часто отличается от реального. На вид Земля плоская и Солнце вращается вокруг нее, но, похоже, что в реальности это не совсем так. Точно так же и с институтами, возникающими в ходе практики. Их ведь никто специально не создавал у них нет автора. Поэтому, для того, чтобы попытаться осознать эффекты, которые возникают при свободном производстве и обмене, нужны специальные усилия. Эти специальные усилия начали прикладывать в 18-19 веке и выяснилось множество интересных вещей, связанных с происхождением богатства народов. Выяснилось, что реальные закономерности, которые удается установить, часто отличаются от обыденных представлений людей о том, что они сами делают.
И вот в этом месте, возникает та путаница, в которой мы все до сих пор существуем. Связана эта путаница с тем обстоятельством, что в момент появления экономики, как науки, сама экономика, как процесс производства и обмена была весьма зарегулированной. На общем фоне веры в науку и прогресс, от новой науки ждали рецептов «улучшения» и они не замедлили последовать. При этом, если классические экономисты понимали «улучшение», как устранение существовавших помех для деятельности людей, то всякого рода карлы марксы или немецкая «историческая школа» те же самые улучшения понимала как создание новых помех. Все говорили об «улучшениях» в 19-м веке, говорили о них в 20-м, продолжают говорить сейчас и разобраться в этом не могут до сих пор.
Рынок — это результат деятельности миллионов не знакомых друг с другом людей
Иллюстрацией путаницы может служить высказывание классика жанра лорда Актона, который сказал, что либерализм говорит не о том, что есть, а о том, что должно быть. На самом деле, как это хорошо видно сегодня, дело обстоит прямо противоположным образом. Сторонники свободы говорят о том, что люди сами наилучшим из всех возможных способов способны позаботиться о себе и «улучшение» состоит в устранении помех для производства и обмена. Сторонники свободы говорят о том, как есть, поскольку те реальные институты, которые мы используем в повседневной жизни, есть продукт эволюции, а не результат сознательного акта политического творения. То есть, что вы там не изобретайте, не улучшайте, а реальность человеческой природы переделает по-своему.
Думаю, что идея «улучшения» или социальной инженерии сыграла роковую роль в том, что мы до сих пор пережевываем те же самые проблемы, о которых писал Фредерик Бастиа еще в середине 19 века (что характерно, его противники приводят те же самые аргументы и теми же самыми словами, что и сегодня). Идея «улучшения» естественно связана с «моделями», «планами» и специфическим языком, который возникает вокруг этого.
Приведу пример проблемы «как есть и как должно быть», а также специфического языка, который мешает людям увидеть реальность, в которой они живут. Это пример из истории СССР. Обычный экономист, воспитанный моделями и прочими категориями «улучшения», сказал бы, что «в СССР рынка нет». Однако, на самом деле, админстративные рынки, как говорит нам Кордонский, существовали там давно, а массовый рынок, то есть, добровольный обмен между людьми в больших масштабах, повился после ослабления прямого насилия, то есть, в 70-80 годах. Я имею в виду систему блата, систему, потрясающую своими масштабами и эффективностью, несмотря на то, что это была, фактически, бартерная система. Тот, кто жил в СССР, помнит, что в магазинах ничего не было, но в холодильниках у всех все было. При этом, предметом обмена были не только товары, но и услуги, должности, возможности и т. п. Это и есть то самое наше «как есть», - люди, хоть немного отпущенные на свободу, своими усилиями создали самоорганизующуюся систему, справиться с которой не могло самое огромное государство в мире.
«Рынок» возникает там, где появляется человеческое «я», способность отделить «мое» от «твоего»
Теперь переходим к моделям и тому, «как должно быть». Когда СССР начал разваливаться, в том числе и благодаря системе блата, обученные моделям экономисты начали говорить о «переходе к рынку», «введении рынка» и тому подобном. Это и есть наше «как должно быть». И, поскольку другого языка, кроме языка социальной инженерии для таких действий нет, люди поверили в то, что такая задача действительно существует! Неправильный язык, или, что почти то же самое, отсутствие адекватного языка, позволило людям не заметить, а точнее - не придать должного значения тому, что они сами без всякой команды создали явление грандиозного масштаба — в огромной стране сумели наладить процесс добровольного альтернативного государству обмена (замечу, весьма рискованного с точки зрения обычной экономики). Поэтому никто не остановил «реформаторов» и не сказал им, что СССР уже практически «перешел к рынку» совершенно естественным путем и теперь все улучшения состоят в том, чтобы убрать оставшиеся помехи на пути добровольной деятельности людей. Эта задача, конечно, очень непростая. И она диктовала бы совсем другие решения, чем те, что были реализованы в конце 80-х-начале 90-х под влиянием идеи «введения рынка». И думаю, мы не переживали бы нынешних экономических конвульсий и не печалились бы перспективам конвульсий будущих.
Думаю, нам всем нужно начать избавляться от слов и конструкций, порожденных социальной инженерией и идеей улучшения. Вот например, этатисты любят хихикать по поводу распространенного выражения «рынок сам собой все расставит». Дескать, идиотические либералы верят в чудо невидимой руки, которая каким-то непостижимым образом вдруг сама собой все сделает хорошо. А вы замените слово «рынок» словом «люди» и все станет на свои места. Ведь действие рынка — это результат деятельности миллионов не знакомых друг с другом людей. Их усилия не видны, потому, они не координируются из одного центра, о них не сообщает телевидение и не пишут газеты. Но эти усилия в сотни тысяч раз мощнее, не говоря уже об эффективности, тех целенаправленных и разрекламированных действий, которые прикладывает любое правительство. Упорный труд миллионов — вот, что лежит в основе идеи «невидимая рука сама собой расставит». Заменили одно слово и все стало понятно. «Люди расставят все на свои места». Это даже как-то очевидно.
И в заключении о вере. Не может же быть так, чтобы во всем этом не было некой аксиомы, которая бы нуждалась только в вере? Наверное, это так. И если уж говорить о вере, то я верю в то, что люди всегда и везде со всей возможной сноровкой и изобретательностью стремятся достичь собственных целей, как они их понимают в текущий момент времени. Вот в это я верю. А вы?
