Контракти.ua

О чем начали говорить сразу же после того, как Стивен Пэддок расстрелял любителей музыки кантри? Конечно же, о запрете оружия, точнее, об «усилении контроля» над ним. И, как и во всех остальных случаях, дискуссия почти не выходит за рамки этого оружейного вопроса. Это и есть та важная вещь, о которой я хочу сказать. И состоит она в том, что «оружейный вопрос» является служебной частью куда более значимой и важной проблемы. Происходит обычная подмена — технические детали заменяют собой вопросы принципиальные. В нашем случае, таким принципиальным вопросом является право на жизнь и на ее защиту, которое государство хочет отнять у вас, в том числе и подменяя дискуссию о праве дискуссией об оружии.

Заметьте, как выглядит проблема в ее популярной версии. Она выглядит как решение некой технической задачи о том, «поможет» или «не поможет» владение оружием решению «проблемы борьбы с преступностью». Противники оружия доказывают, что не поможет, что оружие убивает само по себе и «если разрешить, то все друг друга перестреляют», что и доказывают, по их мнению, случаи массовых расстрелов. Сторонники, напротив доказывают, что честные граждане, будучи вооруженными, способны противодействовать преступникам и часто это делают гораздо лучше любой полиции. То есть, дело, даже в тех же США с их правовой и оружейной традицией выглядит так, как будто бы существует некая сферическая в вакууме «проблема борьбы с преступностью» и правительство вместе с прогрессивной общественностью, выбирает, какие меры могут помочь ее решению. Попробовали шаманов — не помогло, попробовали мазать дустом — тоже не помогло, вот теперь пробуют «разрешить оружие» и смотрят, как оно — подействует или нет?
На самом же деле в нашей с вами жизни никакой сферической проблемы «борьбы с преступностью» не существует. Она существует только в мире отчетности государственных монопольных служб. Для нас же существует проблема защиты нашей жизни и собственности от агрессии посторонних. И в ее решении мы можем задействовать самые разные средства, часть из которых юриспруденция называет «оружием». При этом, с точки зрения решения задачи защиты жизни и собственности, табуретка, пустая бутылка или молоток ничем не отличаются от кинжала, пистолета или штурмовой винтовки. Это всего лишь инструменты, которые вы используете. Инструменты, которые отличаются своей эффективностью, но используются в решении одной и той же задачи. Лишить вас этих инструментов означает сделать вас беззащитным перед возможной агрессией, никаких других последствий такое решение не имеет.

Опять-таки, с точки зрения права, не имеет никакого значения тот факт, что преступники тоже могут использовать эти инструменты для агрессии. Преступление состоит в покушении на ваши права собственности, для того, чтобы считать это преступлением и реагировать соответствующим образом, совершенно не нужно учитывать, использует ли агрессор те или иные инструменты.

Почему же правительство так беспокоится по поводу второстепенных инструментов? Может быть оно просто знает какой-то лучший, более надежный и безопасный способ защитить вас от агрессии? Увы, нет. Правительство предлагает вам вместо использования инструментов самозащиты в случае агрессии позвонить в полицию и дожидаться приезда патруля. Думаю, трудно найти другой пример, лучше иллюстрирующий слова «кристально чистый кретинизм». Таким образом, вполне логично предположить, что единственной причиной, по которой правительство беспокоится по поводу вооруженных граждан является то обстоятельство, что вооруженные граждане лучше невооруженных сопротивляются агрессии. В том числе и агрессии со стороны правительства. Именно по этой причине дискуссию о праве смещают в сторону дискуссии об инструментах, с целью доказать, что использование инструментов, которые кому-то кажутся страшными и ужасными способно «отменить» право.

Теперь несколько слов о каталонцах и о том, что иллюстрирует прошедший там референдум. Нам говорят, что государство — это что-то о «сообществе» и о «праве». То есть, государство якобы возникло естественным путем из сообщества (даже является его продвинутой версией) и его главная роль состоит в том, чтобы поддерживать правовой порядок. Давайте посмотрим с этой стороны на происходящее.
Допустим, государства у нас нет. Что в этом случае мешает каталонцам быть каталонцами — то есть, говорить, писать, читать по-каталонски, петь каталонские песни, писать каталонские книги, организовывать школы и так далее и тому подобное? Ответ — ничего не мешает. Без государства, каталонцы могут быть каталонцами, сколько им угодно, равно как и кастильцы могут быть кастильцами, и сюрпрайз, все они могут спокойно жить на одной территории.

Любое сообщество основано на «членском» принципе, вы можете жить в Сан-Диего, но «чувствовать себя армянином», например. Членство может быть фиксированным, когда сообщества становятся организациями, но как правило, сообщества непроизвольно возникают вокруг неких общих признаков и свойств неких людей. В свободном обществе сообществу каталонцев не нужен референдум для того, чтобы отделиться от сообщества кастильцев, они уже отделены. Чем отделены? Тем, что они каталонцы, а не кастильцы и никто не может помешать им быть каталонцами и делать то, что отличает эту группу людей от другой группы.

Сам факт того, что необходима какая-то специальная процедура, чтобы отделить одну группу от другой говорит о том, что государство не имеет ничего общего с свободными сообществами людей и их естественным развитием.
Еще более показателен вопрос о праве. Ведь, по-хорошему, без вопроса о праве смысл референдума все равно не совсем ясен. Ну отделили мы одну группу от другой, дальше-то что? Почему нужен референдум и что он дает? Опять-таки, в свободном обществе, даже если какая-то группа проведет референдум, пусть даже с участием представителей других групп и провозгласит «свои права», что от этого изменится? Пускай даже речь идет о «собственных судах и законах», которые появятся как результат референдума — на других это все равно не распространяется. Точнее, другие могут сами выбирать, какие суды и законы им использовать. Карл Савиньи писал о том, что в северной Италии люди вступали в брак по лангедокским законам, а имущество завещали по ломбардским и это, в общем, мало кого волновало.
Референдум имеет смысл только тогда, когда речь идет о территориальной монополии на принуждение. Тогда все становится на свои места. Пока кастильцы «владеют» этой монополией, они могут вставлять каталонцам палки в колеса и мешать им быть каталонцами. Ведь право говорить, писать, издавать книги регулируется «законодательством», а «законодательство» является важнейшей частью монополии. Поэтому каталонцы пытаются доказать свои права на владение этой монополией, чтобы кастильцы не могли мешать им и, возможно, рассчитывают поугнетать всласть кастильцев, как только эту монополию получат. История эта не нова, но мы здесь о том, что она лишний раз доказывает, что государство не имеет никакого отношения ни к праву, ни к эволюции сообществ.