Майдан: после Победы, до победы
- Заебало трупы выносить, прости, брат, - не пущу,- держит меня за рукав куртки мужик с совершенно черным от сажи лицом. Такое – в угольной пыли - лицо было у моего отца, когда он поднимался из забоя.
Тут много таких чёрных лиц. Люди ходят по чёрной, дымящейся Институтской, распространяя далеко за пределы Крещатика чёрную слякоть.
- Не пущу!
Он похож на азербайджанца, или армянина, или киевлянина – не разберёшь…
- Я журналист, я сделаю пару кадров быстренько, и вернусь…
- Удостоверение есть?
Показываю.
- А каска?
- Да есть каска, - смеюсь, - только сегодня в машине оставил. Не волнуйся, я же взрослый человек…
Я стою перед крайней баррикадой, за ней в прямой видимости Кабмин. Оттуда – не только оттуда, но и оттуда тоже – с утра стреляют снайперы. Но за баррикадой можно снять повстанца на баррикаде в лицо, а не со спины.
- Пойми, брат, я мёртвую девочку-медсестру сам вынес, и больше не хочу, хватит, - медленно говорит он, не отпуская мой рукав.
- Ладно, понял.
Я смирился. Похоже, внутри мне хотелось, чтобы меня кто-то остановил от этой последней вылазки; страшно, но не стыдно, я же попытался.
- А давно вынес? Утром?
- Нет, два часа назад. Она раненого спасала и сама…
Иду в сторону.
- Мужики! Встаньте в цепочку! Чего впустую ходите? – на меня строго смотрит мужчина – звено цепи, транспортирующей камни снизу, от Крещатика к верхней баррикаде. Этих цепочек две, вторая за моей спиной.
- Не могу, извините, - жалобно оправдываюсь, показывая руки с фототехникой.
- Шо с тебя возьмёшь, – мужик продолжает работу, принимая в руку очередной камень. Почему-то неловко, хотя я тоже работаю.
Там, внизу сбивают «омельченковскую» плитку, складируют, отчего улица проросла маленькими аккуратными каменными столбиками. От них во все стороны десятки муравьиных цепочек.
Очередной иностранец пристает с вопросами к человеку в спецовке:
- Вотс ё нэйм? – перехватывает инициативу у журналиста большой мужик лет 60-ти. - Как-как?
– А, как у Марадоны.
Спрашивать ему легче, чем отвечать. Слишком много английских слов, больше, чем он помнит со школы.
- Ю бест френд, – торжественно завершает он разговор, хлопая маленького корреспондентика по плечу.
- Ви гоу ту фридом, все тут, – авторитетно помогает ему его сосед.
Журналисты топают восвояси, а эти двое продолжают неспешный разговор:
- Наши, молодцы - уехали с Олимпиады, слышал?
- Да, приятно.
Майдан - место силы. Человек, пришедший сюда, немедленно, даром, обретает смысл жизни.
Стать кем-то? посадить дерево? воспитать сына? самосовершенствоваться?
Фигня. Надо - быть здесь. Выбивать тротуарную плитку. Становиться в цепочку и передавать ее туда, наверх к новым-старым баррикадам. Надо врать родным, что сидишь в офисе или дома. «Да, еду домой». И стоять, верить, терпеть, стоять. Стоять. Среди родных людей, которые испытывают то же самое.
Здесь делают работу так хорошо, насколько это возможно. Мы педантичны и организованы лучше немецких немцев: мусор - налево, камни - направо. Конвейеру Мерседеса и не снилось (я знаю, видел). Мы доверчивы, как первобытные люди: вот деревянный ящичек с надписью «на бензин» в руках дремлющего мальчика. Суешь все деньги из кармана, мальчик просыпается и говорит «Дякую». «Нема за що».
Мы - американцы, отделяющиеся от английской метрополии. Любой лучший народ человечества в его верхние звездные часы. Носить камни, складывать лекарства у медпунктов, уносить трупы, сражаться.
Всё ещё сражаться, сегодня, 20 февраля.
Никто отсюда не может вернуться в Страну Януковича. Эта дверь закрыта - для кого-то три месяца назад, кто-то захлопнул эту дверь сегодня.
Уходя сюда, на всякий случай, бросил в фейсбучную ленту, написанный во время последнего штурма вот этот текст: «Майдан еще не знает этого, но он победил ещё сегодня ночью, под утро 19 февраля. Когда не побежали только последние 15 мальчиков с баррикады у Дома Профсоюзов, и еще, когда, забираясь по фасаду, спасали жизнь девушке с горящего этажа, плюнув на наседавших карателей. Победили без руководителей, оказавшихся кто в больнице, кто на переговорах, без части сотников и сотен самообороны, отрезанных у Мариинского парка. Совершенно обескровленные, обезоруженные, сражавшиеся вопреки всякой тактике и смыслу. Когда оказались потеряны основные здания и сожжены палатки, когда люди остались на улице, когда большой Майдан скукожился в крохотный пятачок, когда казалась, что людей на нём будет только меньше... Вот тогда, ещё в полной темноте. На этих 15 сражающихся мальчиках и этом счастье от спасенной от пожара молодой жизни зацепилась страна. И колесо истории медленно-медленно покатилось вперёд.
Через ментовню, надменных политиков с игрушечными штурвалами, выбрасывая на ходу карты раздела страны.
Еще какое-то время это будет непонятно, засыпано новыми трупами, препятствиями, столкновениями, искажено вознёй ренегатов и карьеристов, визгом марионеток, цинизмом геополитиков, отчаянием пассионариев, поиском виноватых, нетерпением, неудовлетворенностью всех и вся, вонью расползающегося режима, но страна вошла в новую длинную колею - жизни. Украина победила свою смерть».
********
Громкоговоритель со сцены на Майдане.
«Невеличка об’ява. Я розумію, що всі дивляться Верховну Раду. Але це важливо. Казали зранку, що Нікітін Микола Семенович мертвий. Так от, це помилка. Нікітін Микола Семенович живий!»
Майдан аплодирует, кричат «ура».
Ведущий заключает, улыбаясь: «Я думаю, це важливо дітям і онукам Миколи Семеновича»
Теперь надо возвращаться в редакцию. Идти километра полтора. Метро не работает.
Остановка метро означает, что власть наконец осознала, что воюет не с оппозицией, а с народом. И тогда недостаточно жечь партийные штабы, и машины отдельных митингующих, - надо атаковать транспортные коммуникации врага. А значит, останавливать метро в Киеве, поезда на Киев. Но когда осознают такое - что твоим врагом является весь народ – признают неминуемость своего поражения. Они знают, что проиграли.
Просто остановить метро легче, чем перестать убивать.
Завтра-послезавтра побежит в Москву «Беркут». Примите их в знак украинско-российской дружбы. Как дар Майдана российскому государству. Это правильная операция в украино-российском торговом обороте. Пополните «Беркутом» свой московский ОМОН - для внутреннего употребления. Пускай встретятся лицом к лицу на вечерней московской улице со злорадными российскими троллями. Пусть вместе обустроят Россию как могут.
За Бессарабкой – как отрезало – безлюдье. По Мечникова трое ребят под руки ведут избитого титушками окровавленного человека.
У банкоматов - очереди. В продуктовых магазинах заметно поредели полки. У касс – тоже очереди. На Майдане люди сражаются за завтрашний день, а здесь - за сегодняшний. И это те же самые люди.
Сирены «скорых». Две непонятно как оказавшиеся здесь женщины в знаках медслужбы Майдана помогают встать с земли алкашу. На крылечке у закрытого магазина свернулся калачиком ещё один. В этом городе нейтральными остались только пропойцы.
Завтра начинается период замирения, медленного предательства. Майдан – всех этих великих людей – будут потихоньку, по чуть-чуть, предавать для спокойствия людей маленьких: в Украине, Европе и в мире. И майдановцы, возвращаясь домой, будут потихоньку мельчать.
Уровень Майдана таков, что никто долго – или никогда - не сможет ему соответствовать. Нет таким Гражданам царя, президента, правительства, политиков вровень.
Нет такой жизни, чтоб сопоставить, сравнить с этими тремя месяцами.
Вечером, по телеку объявляют о возобновлении шустеровского шоу.
Ну, это уже без меня.
Говорят, та девочка-медсестра осталась живой. Спасибо, Господи.
