Контракти.ua

По материалам Gazeta.ru  

Не актуальная для идущей в России избирательной кампании тема популизма была одной из основных на недавних парламентских выборах в Польше и Украине. Украинские популисты (блок Юлии Тимошенко) выиграли, польские – «Право и справедливость» («ПиС») Ярослава Качиньского – проиграли. Сохранив, впрочем, заметное присутствие на политической сцене Польши. Что такое современный популизм и что несет с собой сильное влияние популисто. Без громких обещаний, значительная часть которых впоследствии не выполняется, политики не бывает.

 

Обвинения в популизме обычно звучат, когда политик обещает слишком много, мало говоря о способах выполнения обещаний, склонен выписывать самые простые рецепты для лечения самых запущенных болезней общества. Популист на полном серьезе готов считать гильотину лучшим средством от перхоти, если она замечена им на голове политического противника. Отсюда – две главные черты подобных партий и движений: вождизм и создаваемый ими образ врага.

Первое вполне объяснимо.

Подозрительная простота популистских политических программ может быть подкреплена только одним – харизматичностью лидера, благодаря которой публика закрывает глаза на очевидные несуразицы выдвигаемых идей и предложений.

Свежий пример: Юлия Тимошенко пообещала, став премьером, отменить призыв в украинскую армию уже с будущего года. Убедительных разъяснений, как это планируется сделать, не нанеся при этом ущерба обороноспособности Украины, пока не прозвучало. Но для значительной части украинского электората достаточно того, что «Юля сказала».

Если те или иные обещания вдруг оказались невыполненными, для объяснений очень годится образ врага – того или тех, кто мешает честным и искренним политикам-популистам дать народу всё то, что они ему посулили.

Так, в Польше «Право и справедливость» построила свою предвыборную кампанию на обличениях «олигархии». В интерпретации братьев Качиньских это не просто богатеи, а некий ядовитый спрут – порочный конгломерат нуворишей, связанных с ними бывших коммунистических номенклатурщиков, продажных космополитичных интеллектуалов, левых и либеральных политиков. Словом, всех, кто мешает встать во весь рост «подлинной» Польше – небогатой, зато патриотической, католической, враждебной немецким и русским проискам (истинным и мнимым) и скептической по отношению к Евросоюзу.

В 2005 году крестовый поход против внутреннего «олигархического» врага принес «ПиС» большинство в парламенте, Ярославу Качиньскому – премьерство, а его брату Леху – президентский пост. Повторить успех два года спустя на парламентских выборах «ПиС» не удалось: правление популистов отрезвило многих поляков. Не то чтобы лозунги Качиньских были так уж далеки от польской реальности. Просто она сложнее, а методы, которыми «ПиС» пыталась решать проблемы страны, оказались лишены обещанной чудодейственной эффективности. Вот как оценивает результаты их двухлетнего применения известный польский журналист и политик, бывший диссидент, основатель «Газеты выборчей» Адам Михник: «Польша начала сползать к бесправию и несправедливости. Мы стали свидетелями беспрецедентной «партийности» прокуратуры, многих общественных СМИ, давления на независимые суды... Правление Качиньских превратилось в постоянную войну – с адвокатами и бастующими врачами, с образованщиной и «лже-элитой», с Германией и геями, с Россией и либералами...».
Впрочем, возможно, Качиньских и их партию подвела... чрезмерная искренность. Придя к власти, они продолжали вести себя так же, как и до того: конфронтационно, резко, порой неуклюже и почти всегда – предельно идеологизированно.

Популизм же – это метод борьбы за власть, нежели какая-то конкретная идеология.

Он может сочетаться с любой из них. От крайне левой (самый яркий пример – большевистский лозунг «Мир народам, фабрики рабочим, земля крестьянам» – и его воплощение) до крайне правой или «экстремизма центра», как в свое время назвал фашизм американский политолог Сеймур Липсет. Поведение популистов у власти обычно изрядно отличается от того, что они демонстрировали в период борьбы за оную, чаще всего сильнее, чем у «обычных» политиков.

Происходит это не из-за лживости самих популистов (многие из них вполне искренне верят в то, что говорят на предвыборных митингах), а в силу необходимости приспосабливаться к существующим правилам политической игры и решать конкретные задачи государственного управления. Как заметил один мой киевский знакомый: «Юля раздает обещания так лихо, словно знает – всерьез порулить ей снова не дадут. Зато для президентской кампании всё, что она наговорила, может пригодиться». Независимо от того, какой пост получит Тимошенко по итогам последних парламентских выборов, ясно, что исполнить два самых громких своих обещания – об отмене призыва в армию и о компенсации потерь украинским вкладчикам советского Сбербанка – ей будет крайне затруднительно.
Судьба популистов у власти может быть разной. Если породившая их конкурентная политическая среда сохраняется и после победы, то популистские движения могут «посолиднеть» и со временем стать вполне респектабельной частью политической системы. Нечто подобное произошло в 50-60-е годы с голлистами во Франции. В какой-то степени это можно сказать о ЛДПР. Партия, победа которой на выборах 1993 года была прокомментирована публицистом Юрием Карякиным словами: «Россия, ты одурела!» - быстро превратилась в политический бизнес-проект.

Для Жириновского национал-популизм – нечто вроде торгового брэнда, реальные же решения принимаются сугубо прагматически.

Для польской «ПиС» – в случае, если Ярослав Качиньский и его соратники извлекут уроки из нынешнего поражения, – в принципе возможен «голлистский» путь. Поддержка, которой эта партия пользуется в обществе, по-прежнему значительна, спрос на исповедуемую ей идеологию социал-консерватизма еще долго будет высок. Менее конфликтный, более современный стиль поведения мог бы превратить Качиньских и их соратников в долговременное явление на политической сцене Польши.
Другой вариант для популистов во власти не столь оптимистичен. Не приспособившись к сложившимся правилам игры и будучи не в состоянии сломать всю политическую систему, чтобы навязать ей собственные, такие политики и созданные ими партии, пережив кратковременный подъем, быстро уходят в небытие. Западная Европа в последние годы была свидетелем нескольких таких взлетов и падений, обычно на правом политическом фланге. Йорг Хайдер и его Партия свободы в Австрии, Пим Фортейн и его сторонники в Нидерландах, регионалистская Лига севера в Италии... Похоже, гаснет и звезда Жана-Мари Ле Пена, многолетнего enfant terrible французской политики. Максималистский стиль Юлии Тимошенко и ее нескрываемые амбиции могут, несмотря на нынешние победы, привести ее к подобному финалу.
Наконец, третий вариант политического будущего популистов – авторитарная система. Фашистская и нацистская диктатуры в Италии и Германии, как известно, появились в результате перерождения слабых демократий, загнанных в угол агрессивными популистами. Современности тоже известны подобные, хоть и менее брутальные примеры: постепенный демонтаж демократии Слободаном Милошевичем в Сербии или Уго Чавесом в Венесуэле.
Однако популисты, «оседлавшие» страну, вынуждены в какой-то мере перестать быть таковыми. У идеологии авторитарного режима, какими бы лозунгами он ни пользовался, прямо противоположные цели, чем у популистов, ведущих борьбу за власть. Опора авторитаризма – спокойный аполитичный обыватель, который может не верить в официальные лозунги, но не должен оспаривать их открыто. Популисты же, наоборот, активизируют и электризуют обывателя.

Популизм слишком часто направлен против истеблишмента, а потому опасен для стабильности авторитарных систем.

Неудивительно, что многие диктаторы, придя к власти, начинали бороться с радикалами-популистами в рядах своих сторонников и наоборот, сближаться с традиционными элитами. Гитлер разгромил левацки настроенные СА, а Муссолини достиг согласия с итальянской монархией и католической церковью.
В этом отношении интересна судьба популизма в современной России. Болгарский политолог Иван Крастев в своей любопытной статье «Россия как «другая Европа»» утверждает, что Владимир Путин ведет «непопулистскую политику». Во многом это так: используя элементы популизма (культ лидера, простые и неконкретные лозунги вроде «плана Путина»), российские власти в то же время зорко следят за тем, чтобы на политической сцене не появился настоящий популистский проект.

Партию «Родина», которая после думских выборов 2003 года грозила стать таким проектом, быстро укоротили и растворили в бесцветной и безопасной «Справедливой России». Достаточно жесткие меры принимаются и для того, чтобы маргинальными оставались радикалы на обоих флангах – как левом (лимоновцы), так и правом (ДПНИ и другие националистические группировки).

Популизм, как к нему ни относиться, – продукт конкурентной политической среды, способ открытой, не подковерной борьбы за власть.

Поэтому появление в России достаточно мощного популистского движения или партии, какой бы ни была ее идеологическая окраска, означало бы, что в стране началась другая политическая эпоха. Какие это имело бы последствия – другой вопрос. Пока же остается наблюдать за чужими пробами и ошибками.