Она родилась в московской интеллигентной семье и мечтала стать писательницей: ездить в долгие творческие командировки в русскую глубинку и затем неспешно изливать на бумагу впечатления. Но судьба сначала подкинула юной выпускнице литинститута супруга-финансиста с Британских островов, а затем забросила в лондонский бедлам – Сити. Заработав на брокерской и банковской деятельности круглую сумму, Екатерина вернулась в искусство с другой стороны. За несколько лет MacDougall's стал одним из ведущих аукционных домов Великобритании, а по части русского искусства тягаться с ним могут лишь Sotheby’s и Christie’s. В ипостаси совладельца и директора MacDougall's маленькая русская явила миру обе свои страсти: тягу к прекрасному и жажду лидерства.
... Я в классе была самой невысокой. Помните, в советских школах самый низкий ученик на уроке физкультуры должен был выходить из строя и говорить: «Расчет окончен»? Я эту обязанность страшно ненавидела и все время боролась с девочкой, которая стояла рядом, чтобы стать предпоследней. А потом я подумала: какой смысл бороться за предпоследнее место, когда проще пойти и стать первой? Так и сделала. Поскольку высоким девочкам было забавно взирать на это представление, я осталась самой «высокой» девочкой в классе. На новом месте особенно тяжело приходилось во время прыжков в высоту – планка была выше головы. Из своей жизненной школы я вынесла урок: если уж бороться, то только за первое место. В крайнем случае, за второе. Да и по бизнес-теории, вы зарабатываете деньги, только если находитесь в тройке лидеров. Дальше бизнес становится грустен и скучен.
... Все кричали, матерились - и я в совершенстве выучила англосаксонский на лондонской бирже. То есть могла послать даже не трехэтажным, а четырех-пятиэтажным матом. «Тауэр Сити» – это вообще галерная система: мы могли делать все, кроме как отходить от своего рабочего места. А теория была такая: ты не расслабляешься, если локтями чувствуешь своих коллег. Поэтому я сидела на таких невидимых цепях между двумя здоровыми мужиками, которые занимали почти все мое рабочее пространство. Нам приносили еду к столам, нам чистили ботинки, но отойти от мониторов было нельзя, потому что все время шли сделки, и можно было что-то пропустить.
... Сам у себя человек не может покупать, как говорят о Дэмьене Хёрсте - это обусловлено англосакским законодательством. Это должен быть какой-то другой человек. И аукционные дома обычно не идут и не приветствуют подобные махинации, потому что это им, на самом деле, не нужно. Вот вы взяли, например, художника, который стоит две тысячи, и набили его до 20 тысяч. Дальше все держатели работ этого автора начнут вам их присылать, желая заработать бешеные деньги. Я поставлю эту работу – она не продастся, второй раз поставлю – не продастся. Больше я ставить этого художника не буду. Может так случиться, что не только не повторятся высокие цены, но художник вообще на многие годы уйдет с рынка. Эта одноразовая схема, российский, очень непрофессиональный вариант. Так случилось с Евгением Чубаровым. После какого-то аукциона Sotheby’s он стал самым дорогим русских художником, а сейчас его невозможно продать за пять тысяч. Человеку, который это сделал, не важно, что будет дальше с художником. Ему было важно продать. Но это стратегия с горизонтом на 3-6 месяцев, до следующего аукциона.
... В кризис было сложно. Мало того, что сократились объемы продаж, многие, уже купив полотна, не всегда могли с нами расплатиться. Поэтому у нас при показанной прибыли платежи остановились. И тогда надо было принимать какое-то стратегическое решение: либо брать людей за горло, либо ждать, пока их дела восстановятся. Мы запаслись терпением. Постепенно вышли из кризиса мы, вышли из кризиса наши клиенты, полностью расплатились. Уже через год стало понятно, что рынок идет вверх, топовые работы ставят мировые рекорды. Мы лично в кризис не растеряли нашу клиентскую базу, мы только больше сдружились с нашими покупателями. Потом стали приходить новые клиенты, стало проще. В итоге, прошлый аукцион у нас стал вторым по величине продаж - самый успешный был докризисный.