Контракти.ua

Городское самоуправление Киеву знакомо с XV века. В 1494-м литовский князь Александр, чья держава простиралась на юг до Киева, жаловал город привилегиями на основании магдебургского права «по-давному, как было при Витовте» (князь Витовт умер в 1430 году). Короли европейских государств, пользуясь магдебургским правом, умеряли прыть соперников-феодалов. Киев благодаря закону обрел орган самоуправления и суда — магистрат. С другой стороны, киевляне с тех пор были обязаны платить часть налогов в королевскую казну, а не в бездонный карман местного воеводы, что позволило восстановиться после разорительных татарских набегов. Князь Александр сформулировал новый принцип отношений с киевскими обывателями так: «Чтоб и князю было вжиточно, и им не шкодно».

Политика литовского, а потом польского центра по отношению к киевской периферии порой напоминала качели. Права горожан то расширялись, то сужались, в зависимости либо от убедительности их ходатайств, либо воеводских амбиций. Но магистрат исправно управлял жизнью мещанства и купечества из ратуши на Подоле, обладал своей печатью с изображением лука-самострела и другими реликвиями. За свой нелегкий труд отцы города поставили себя на изрядное материальное довольствие под названием «юргенс». В частности, глава магистрата — войт — ежегодно получал 100 ведер «горячего вина» (водки), столько же меду и пива, 100 колод соснового леса, 100 возов дров и прочее, да сверх этого дополнительные 10 ведер водки в подарок на Рождество и Пасху.

Городская Дума. С открытки начала ХХ в.

Войты и их приближенные дорожили теплыми местами и отчаянно цеплялись за них. Украинский историк Владимир Антонович в своем исследовании «Киевские войты Ходыки» показал, как зажиточное мещанское семейство систематически прибирало к рукам должность войта в течение XVI—XVII вв. Это было не так-то просто: сильным оппонентом оказался клан мещан Балыков, которым время от времени удавалось спихнуть Ходыков из мэрского кресла. Однако последние возвращались снова и снова, ради чего не стеснялись всячески угождать воеводам. В конце концов это привело к краху мещанского клана. В 1620-х гг. войт Федор Ходыка в интересах польской власти всячески благоволил распространению унии, и народ не стерпел. Мещане, поддержанные казаками, подняли бунт. Лично для войта он закончился трагически: Федора Ходыку попросту бросили в Днепр — «воду пить».

Позже младший сын неудачливого мэра, Андрей Ходыка, тоже пробился в войты и был утвержден на этом посту польским королем. Но на дворе уже были 1640-е годы. Вскоре разгорелась Хмельниччина, так что Андрей, опасаясь участи отца, поспешно покинул кресло в здании на Подоле и скрылся. А в 1649-м ему пришлось подписать официальную бумагу о том, что он отрекается от должности и признает незаконными все распоряжения, сделанные им на протяжении недолгого руководства городом.

Голова и другие части тела

После освободительной войны и Переяславской рады в Киев начали присылать воевод уже от московского царя. Нельзя сказать, что мещанам стало от этого намного легче. Как раньше они заваливали жалобами князей и королей, так теперь стали слезно расписывать свои проблемы их царским величествам в Москве, а потом и в Петербурге. Разумеется, причины жалоб были преимущественно материальными. Мещане сетовали на то, что «ратные люди» из поставленного царями гарнизона пользуются постоем, не платя за него; стрельцы сгоняют старожилов с торговых мест на рынках и занимают их сами; военные власти требуют от ремесленников бесплатных работ; караульные, увидев торговцев с поклажей, требуют у них взятки; нарушено монопольное право горожан на торговлю горячительными напитками…

Поскольку значительную часть населения города составляли казаки, появился еще и третий полюс власти — малороссийский гетман. Порой от него обыватели и их выборные органы терпели еще большую кривду, нежели от назначенных самодержавием воевод или губернаторов. К примеру, в 1763 году чиновники киевского магистрата осмелились препятствовать представителю гетмана Кирилла Разумовского, пожелавшему сверить с оригиналами в магистратском архиве копии старинных привилегий городского самоуправления. Разумовский страшно разгневался и подписал ордер, гласивший: чиновников, не уважающих гетмана, лишить должностей и публично высечь розгами.

Здание киевского магистрата. Изображение начала XIX в.

Архаичное магдебургское право «дотянуло» в Киеве до первой половины позапрошлого столетия. Но при Николае I с ним было покончено. Узнав о том, что отцы города в Киеве потеряли остатки совести и позволяют себе многотысячные растраты, царь установил над городскими делами жесткий правительственный контроль, а в декабре 1834-го вообще упразднил прежние порядки. Взамен этого в следующем году в Киеве впервые избирали городского голову в соответствии с общеимперской структурой самоуправления. Первым официально утвержденным киевским головой стал Парфентий Дегтерев — калужский купец, лишь незадолго до этого переехавший в Украину.

Но тогдашнее самоуправление только называлось таковым. На самом деле городские головы просто передавали купечеству и мещанству волю имперской администрации. Достаточно вспомнить, как относился к ним небезызвестный генерал-губернатор Дмитрий Бибиков. Стоило киевскому мэру однажды выступить против его распоряжения, как Дмитрий Гаврилович подозвал его и в своей излюбленной солдатской манере объявил: «Вы, любезнейший, не киевская городская голова, а киевская городская ж...».

Новое Городовое положение, принятое в 1870 году и откорректированное в 1892-м, сделало самоуправление в городах более реальным. Правда, избирательными правами пользовалась только небольшая часть населения (мужчины не моложе 25 лет, платившие в пользу города налоги с недвижимости или коммерческой деятельности). Но зато избранная ими городская Дума получала конкретные полномочия и собственный бюджет. Прямые выборы городского головы не проводились. Его избирали депутаты (гласные) городской Думы. Они же формировали исполнительный орган — городскую управу. После утверждения министерством внутренних дел новый мэр вступал в должность на четыре года, согласно обычному сроку полномочий Думы.

Дворянское дело

В первом составе Думы, по подсчетам тогдашних публицистов, оказались 43 дворянина и чиновника (в том числе несколько профессоров университета), 27 купцов и ни одного мещанина. Это объясняли удачно проведенной интеллигентными сословиями избирательной кампанией: профессора, привычные к выступлениям на публике, предстали перед электоратом во всем блеске своего красноречия, тогда как простые коммерсанты и домовладельцы стушевались.

Первым городским головой, избранным от всех сословий в январе 1871 года, стал Павел Павлович Демидов, вскоре после этого получивший титул князя Сан-Донато. Молодой отпрыск сказочно богатого рода уральских заводчиков был для Киева временным гостем, но волей судьбы оказался его хозяином. Очевидно, многих гласных манила молва о небывалой щедрости и благотворительности Демидовых. Городской голова действительно пожертвовал на решение киевских проблем не одну тысячу рублей. Но рутинные обязанности его мало привлекали, в особенности не нравилось ему разрешать конфликты на думских заседаниях. Павел Павлович то и дело перепоручал свои функции одному из гласных, Николаю Ренненкампфу — профессору-юристу. Вскоре тот сам занял на четыре года кресло мэра, тогда же перенесенное в новое здание городской Думы на Крещатике. Солидная постройка мэрии была увенчана шпилем с изображением символа Киева — архистратига Михаила. До нынешнего времени Думский дом не дожил — сгорел в 1941-м.

Павел Демидов (князь Сан-Донато)       Ипполит Дьяков        Степан Сольский

В Киеве к Ренненкампфу было двойственное отношение. Мэра-профессора знали как человека большого ума и еще большей хитрости, называли Рейнеке-фукс (Рейнеке-лис). Он был представителем новой категории отцов города — с прекрасным образованием, интеллигентной профессией и железной коммерческой хваткой. Им нередко противостояли бизнесмены более традиционной формации, для которых предпринимательство и торговля были основной профессией. Вообще на протяжении дореволюционных десятилетий в зале городской Думы сталкивались и боролись интересы разных кланов и деловых групп, которые с начала прошлого столетия постепенно приобретали вид политических сил. Те, кто одолевал, избирали «своего» мэра, дирижировавшего думскими заседаниями с учетом интересов соратников. Оппозиционерам оставалось жаловаться в губернское правление по городским делам — эта структура властной вертикали имела полномочия приостанавливать и отменять явно недобросовестные постановления мэрии. И готовиться к следующим выборам, фиксируя и предавая гласности все промахи «партии власти».

Ваш документ! К событиям начала 1918-го в Киеве. С открытки 1918 г.

Некоторое время у власти в городе находились представители крупного предпринимательства, миллионеры — Густав Эйсман и Иван Толли. Они вели откровенно авторитарную политику, порой срываясь на грубость, чем усиливали напряженность в отношениях между гласными. И тогда отцы города предпочли выбрать «нейтрального» мэра. Таковым оказался Степан Сольский, профессор Духовной академии. Он сильно отличался от своих предшественников: был прост, доступен, неизменно корректен. Жил Степан Михайлович, что называется, на одну зарплату, все свое время отдавал городским делам (даже отказался ради них от преподавания в академии). На заседаниях Думы Сольский, как никто, стремился поддерживать нормальную рабочую обстановку, пресекая конфликты на корню. Поэтому оставался головой до самой смерти. Киевляне похоронили его в 1900 году на Лукьяновском кладбище и поставили на могиле монументальный склеп, сохранившийся до сих пор.

Разумная политика городского головы приносила реальные плоды. Именно при Сольском город получил трамвайное сообщение, канализацию, гавань, несколько новых скверов и фонтанов, при нем велась активная застройка улиц многоэтажными зданиями, прошла представительная сельскохозяйственная и промышленная выставка, началось строительство городской оперы, комплекса Политехнического института и других важных объектов.

Петух с Прорезной

На самом деле в городском самоуправлении Киева немало деятелей зарекомендовали себя с лучшей стороны. Благодаря их усилиям на рубеже XIX-XX веков город из провинциального захолустья превратился в импозантный европейский центр. Однако общество оценивало заслуги думцев по-разному — многое зависело от пиар-усилий отцов города. Иные толковые гласные, не стремясь к излишней рекламе, оставались в тени. А другие по делу и не по делу рвались на думскую трибуну, с толком и без толка произносили пламенные речи — и о них знал весь город. Первым мастером пиара был Николай Петрович Добрынин. Более 30 лет, с 1883 года, он подвизался среди отцов города и за это время приобрел известность громадную, но главным образом скандальную.

По профессии Добрынин был инженером путей сообщения. Однако его инженерные заслуги были очень уж неприметны. А вот в звании гласного он, можно сказать, прославился. Не в качестве созидателя — скорее в качестве разрушителя, основного думского оппозиционера. Не было в городской Думе за три десятка лет ни одного значительного вопроса, по которому Николай Петрович не выступил бы с возражениями. Это пошло бы на пользу делу, окажись Добрынин специалистом, генератором конструктивных идей. Но ничуть не бывало. В своих речах он выпячивал на первый план второстепенные детали, придирался к малейшим промахам, переходил на личности, изображал из себя прокурора, грозил судом. Его язвительные речи многим действовали на нервы. Известны случаи, когда грамотные специалисты отказывались выполнять полезную для города работу только потому, что устали от нападок Добрынина. Он едва не задушил в колыбели идею электрического трамвая в Киеве, упорно выступая против.

Заседание Думы ведет Василий Проценко. Карикатура начала ХХ в.

Причину зуда возражений, обуявшего Добрынина, все киевляне знали. Ведь в начале каждой думской сессии, когда ставился вопрос об избрании городского головы, Николай Петрович неизменно выдвигал свою кандидатуру. И так же неизменно проваливался. Крах честолюбивых мечтаний гласный вымещал на избранных мэрах, стараясь максимально осложнить им жизнь. Но, зная подноготную, избиратели все же снова и снова голосовали за Добрынина в качестве гласного. Ведь без этой личности думские протоколы стали бы гораздо преснее. Кроме того, немалую часть электората составляли домовладельцы. Таковым (весьма крупным) являлся и Николай Петрович, которому принадлежали резиденция на Прорезной и еще одна усадьба на нынешней улице Паторжинского. Стоило в Думе всплыть вопросу о пополнении городской кассы за счет «оценочного сбора» — налога на недвижимость, как Добрынин бросался в бой. После этого домовладельцы могли быть спокойны: их карманам ничего не угрожало.

Политические взгляды Добрынина можно было оценить как крайне правые, фактически черносотенные. Правая фракция городской Думы считала его лидером и штатным оратором. Но такие политические взгляды порой ставили Добрынина в двойственное положение. Когда после смерти Сольского городским головой стал махровый реакционер Василий Проценко, Николай Петрович даже растерялся. По убеждениям ему надлежало быть рядом с мэром, но по думскому имиджу — против него. После того как вместо Проценко цепь городского головы надел на себя либерал Ипполит Дьяков, старик Добрынин воспрянул духом. Но настали другие времена. Хотя его и продолжали по привычке избирать в городскую Думу вплоть до 1910-х годов, умные люди не воспринимали его всерьез. И не зря писал в 1911-м популярный фельетонист «Киевской мысли» Гарольд, сравнивая Николая Петровича со знаменитым нижегородским патриотом:

Решил наш Добрынин
Нечаянно, вдруг,
Что дед его — Минин,
Он — Минина внук!
Но Минин был Минин,
Совсем он иной!
А гласный Добрынин —
Петух с Прорезной.
За трупы ответишь

После Февральской революции были выработаны новые, демократические правила выборов в городскую Думу. Право голоса получили все граждане, независимо от материального положения и пола. Естественно, новые выборы принесли успех левым силам (в Думе появилась даже фракция большевиков). Новым мэром стал Евгений Рябцов, представитель партии эсеров.

Но по мере развития событий авторитет выборных властей падал. Толпы вооруженных людей, то и дело выяснявших отношения между собой на киевских улицах, чихать хотели на позицию городской Думы. В этих условиях думцы проявили сплоченность, невзирая на партийные противоречия. Заседали и высказывались по каждому конфликту, претендовали на роль третейских судей, порывались мирить враждующие стороны. Когда в январе 1918 года город обстреливали из пушек красногвардейцы, возглавляемые Михаилом Муравьевым, думская делегация под огнем отправилась уговаривать красного командира образумиться, но сама получила от него свирепый ультиматум. После установления советской власти мэрии было предписано вообще не вмешиваться в военно-политические дела, заниматься только хозяйством.

Николай Добрынин во главе «правых» в городской Думе.
Карикатура начала ХХ в.

Выразительный обмен посланиями произошел 90 лет назад, в феврале 1918 года, между городской Думой и ее куратором — комиссаром по гражданским делам Григорием Чудновским. Комиссар высказал недовольство тем, что на улицах Киева валяются трупы. Он приказал Думе в течение 24 часов навести порядок, угрожая в противном случае оштрафовать на 100 тысяч руб. лично городского голову. Отцы города позволили себе возмутиться. Приняли резолюцию, посланную товарищу Чудновскому: «Киевская городская Дума констатирует, что приказ по адресу городской управы о немедленной уборке трупов обращен не по адресу, так как назначение комиссаров по отделу народного здравия дезорганизовало этот отдел, в частности, начатую им деятельность по уборке трупов, и по существу, и по форме является грубым нарушением автономных прав самоуправления, которому никто, кроме Думы, не имеет права приказывать и представителям которого никто не имеет права грозить штрафами».

Этот мрачный эпизод был едва ли не последним в Киеве случаем столь смелого обхождения демократического органа с большевистским комиссаром. После окончательного установления на берегах Днепра коммунистического режима городская Дума вообще канула в Лету. Все ее полномочия надолго прибрали к рукам рабоче-крестьянские советы, направляемые партийным руководством.

Между прочим

Драчливый меценат

Николая Ивановича Чоколова, совладельца дрожжево-винокуренногo завода на Глубочице (старинные корпуса которого не так давно сгорели), в дореволюционной киевской прессе именовали витиеватым титулом Лукьяновский дрожжевой милорд. В городском бомонде предприниматель был не из последних: он носил почетное звание коммерции советника, состоял купеческим старостой. Не раз его избирали гласным городской Думы. В начале прошлого века Чоколову приходилось исполнять обязанности члена городской управы по строительной части, что примерно соответствует нынешней должности главного архитектора города. Но джентльменским поведением милорд отнюдь не отличался. Поговаривали, что для своего продвижения в Думу он щедро угощал избирателей горячительными напитками. А однажды, сам слишком уж разгорячившись, прямо на заседании Думы «оскорбил действием» коллегу Рустицкого, что не прошло Чоколову даром. Дело передали в суд, волокита тянулась довольно долго — с 1899 по 1903 год, но в итоге Николаю Ивановичу пришлось неделю отсидеть в кутузке.

Однако киевляне узнали милорда и с другой стороны. В начале минувшего столетия Чоколов оказал добрую услугу десяткам рабочих семей. Благодаря его благотворительным пожертвованиям и поддержке в городских органах оказалось возможным приобрести участок земли по дороге на Жуляны и возвести там на артельных началах поселок для рабочих, мастеровых и служащих. В августе 1905 года при освящении поселка решено было дать ему наименование Чоколовка. Этот топоним благополучно дожил до нашего времени, стал названием жилого массива. Уже на нашей памяти бывший бульвар Ленина в этой части Киева переименовали в Чоколовский бульвар, окончательно закрепив на карте столицы имя несдержанного мецената.