«Право имею, а не тварь дрожащая»: почему «убийца» – лестный титул для Путина
Павел Казарин: Наверное, Владимир Путин сейчас очень радуется. Президент США назвал его убийцей. Пообещал ответить на действия Кремля. И это явно то, что способно потешить кремлевское самолюбие.
Потому что последние лет двадцать главная мечта Путина состоит в том, чтобы его признали. Трагедия 1991 года для него – это, среди прочего, история о том, как его страна оказалась исключена из мирового Политбюро. Да, с ней ритуально считались, здоровались за руку и на дверь не показывали – но Россия при этом не могла претендовать на то отношение, на которое мог СССР.
Москва пыталась адаптироваться. Провозглашала себя частью Европы. Твердила о едином пространстве от Лиссабона до Владивостока. Ставила себе задачу догнать Португалию по уровню ВВП. Но затем случились революции в Грузии и Украине – и у Кремля случился рецидив.
Уже через четыре года Кремль вторгнется в Грузию. Путин прочтет «мюнхенскую речь» и станет упрекать запад в двуличии. «Водяное перемирие» первой половины «нулевых» канет в лету. Москва начнет прощупывать границы допустимого и там, где не будет встречать отпор – станет двигаться дальше.
Но, несмотря на все ее попытки притвориться Советским Союзом, запад упорно отказывался видеть в России СССР. Сказывалась слишком уж очевидная разница масштабов. Россия была слабее. Куда более зависимой и куда менее конкурентной. Она шла для Брюсселя и США в длинном перечне региональных возмутителей спокойствия. Где-то между Турцией и Саудовской Аравией.
Для российского руководства такое положение дел было спасительным – потому что позволяло и дальше паразитировать на мировом рынке. И оскорбительным – если учесть амбиции выходцев из советских спецслужб. Эти амбиции требовали, чтобы Россию воспринимали как равного. Не сумев стать равным союзником для запада, Кремль решил претендовать на лавры главного конкурента.
Крым, Донбасс, Сирия. Вмешательство в чужие выборы. Химическое оружие в Европе. Попытки государственных переворотов на Балканах. Москва вела себя так, как, с ее точки зрения, должна вести себя суверенная сверхдержава. Нарушающая чужие границы и свято стерегущая свои собственные. Геополитический абьюзер. Трансграничный харрасмент.
Вероятно, в титуле «убийцы» для российского президента есть даже что-то лестное. Такая себе «достоевщина» – мол, право имею, а не тварь дрожащая. Наверное, куда более оскорбительными для него были слова Обамы, который заявил в августе 2013-го о том, что Путин на переговорах напоминает ему школьника, который скучает на задней парте, вместо того, чтобы следить за разговором. Потому что в словах экс-президента США сквозила обесценивающая ирония, а Джо Байден выглядел и звучал вполне серьезно.
Вполне может быть, что за всей волной показного российского официального негодования скрывается затаенное торжество. Мол, наконец-то поняли, с кем имеют дело. Мол, наконец-то оценили, кто им противостоит. Такое себе дворовое мальчишество, когда статус подчеркивается масштабностью обвинения.
И нет ничего удивительного, что следом Путин сразу предлагает Байдену публичный диалог. Такую себе словесную дуэль с очевидной драматургией. В которой статус обвиняющего будет подчеркивать масштаб обвиняемого. А именно в этом и состоит затаенная мечта российского президента.
А потому да. Кремлю впору открывать шампанское. Их заметили. Прямо-таки по Гоголю. Мол, «скажите всем там вельможам разным: сенаторам и адмиралам, что вот, ваше сиятельство, живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинский».
Да только во всей этой фабрике статусного тщеславия есть лишь один неприятный момент. Россия так долго и старательно пытается притворяться Советским Союзом, что есть риск, что ее мечта однажды сбудется. Что к ней присмотрятся. Оценят угрозы. И признают прямой и явной угрозой. В этот момент Москву ждет еще одно важное открытие. Которое вполне может оказаться судьбоносным.
Например, что по степени устойчивости Россия – совсем не Советский Союз.
Автор: Павел Казарин, публицист, журналист, блогер
