Лоскутный Д’Артаньян, или Непростой смертный
Люди, которых раздражает яркое и претенциозное, могут вздохнуть с облегчением: Евтушенко умер. Старый поэт в дурацких нарядах не будет больше мозолить глаза тех, кто никогда глаза мозолить не будет.
Как-то он заявил: «Такой прижизненной славы, которую получил я, не получал ни один поэт за всю историю человечества». Хвастун, конечно, но ведь и правда. И самое глупое было бы броситься на поиски опровергающих примеров. Слава была действительно сумасшедшая и, кажется, уже неповторимая. Сейчас можно сколько угодно говорить, что незаслуженная, но что такое заслуга в случае с поэтами? Была ли заслужена Стусом смерть? Ведь он ее сознательно накликал, причем как раз тогда, когда у Евтушенко все так здорово складывалось со славой и сопровождавшим ее несоветским благополучием.
А на вопрос: «А вы кто по духу – Д’Артаньян, Атос, Портос или Арамис?» - Евгений Евтушенко, не колеблясь, ответил: «Конечно, Д’Артаньян». Это не может не наводить на параллели с анекдотом про поручика Ржевского, где «все п…расы, а я Д’Артаньян!», но ведь и вправду, если еще д’артаньянистость главного персонажа может обсуждаться, то характеристика окружающей среды, в общем, возражений не вызывает, будь то советская эпоха или реалии нынешней России. Впрочем, с нынешней Россией поэт дел имел немного, с начала 90-х прочно перебравшись в Америку.
Это, кстати, один из самых непонятных шагов Евтушенко, разобравшись в котором, можно было бы лучше понять его самого. Экономических резонов в эмиграции для него не было. Возможно, поэту, сначала, на издыхании Советского Союза, увлеченно бросившемуся в политику, было неинтересно быть не самым первым либералом в сверхлиберальной тогда России, он-то привык, чтобы было наоборот. Потеря интереса к себе его тогда больно поразила, Евтушенко жаловался, как в начале 90-х ему, кумиру миллионов, приходилось выступать в пустых залах там, где раньше носили на руках. Лучше уж Америка, с которой романа никогда не было.
В то же время в Америке так много Бродского, при их-то легендарных неприязненных отношениях. Нобелевская премия, о которой так мечтал Евтушенко, а затем ранняя смерть положили конец этой распре, выведя «американца» Иосифа Бродского на недосягаемую высоту. Но Евтушенко все же важно было оставаться в Штатах в качестве чуть музейной российской знаменитости, чем жить на Родине, где пришлось бы включаться в тамошнюю страшноватую жизнь и быть больше, чем поэтом.
Нести бремя поэта, познавшего неслыханную прижизненную славу, и быть в постоянной готовности д’артаньянствовать, в то время как подавляющее большинство п…расничает, это колоссальный психологический груз, и черт знает, каково его нести, да еще так, чтобы не терять привычного – заслуженного! - уровня благополучия. Никто из простых смертных точно ничего на этот счет не знает. Может, в пестром пиджаке-то и легче, чем дальше, тем больше компенсируя буйством красок потерю силы и желания включаться.
Кстати, о любви к пестроте он сам рассказывал так: «Мне хватило в детстве видеть вокруг черные ватники заключенных, солдатское хаки... Я люблю праздник красок и поэтому покупаю галстуки…, написанные как будто радугой, а не просто масляной краской, а материал для рубашек иногда выбираю сам и заказываю их по собственному дизайну. Да, я лоскутный человек». Есть в этом, помимо обескураживающего кокетства, какие-то нотки просьбы о понимании и прощении.
Порой за жесткими оценками жизни таких людей словно сквозит самоуверенность оценивающих: вот мы бы на его месте иначе. Конечно, это часто важный этический урок, как распорядился тот же Евгений Евтушенко своим местом и временем. Но даже самый неимоверно яркий пиджак и кепка той же ткани не сделают никого из нас – им.
А выпьем давайте за Д’Артаньяна. Чокась, чокаясь, этот ведь всегда живой, умирают гениальные создатели, их герои – никогда.
Налил и немедленно выпил – Леонид Швец
